Я выбрасываю пустой стаканчик в урну, перевожу дыхание, и сажусь в одно из кресел. У меня еще есть минута, пока автобус привезет пассажиров к зданию аэропорта. Открываю сумочку, когда слышу в ней писк сообщения.

МК: Я здесь, Джульетта.

Маша123456: Я тоже, Марк, – набираю я, с тревогой замечая, как дрожат мои пальцы.

Марк

Утро четверга. Будни. Я ожидал, что народу в Домодедово будет меньше, но большой муравейник под названием Москва никогда не дремлет. В самолете я тщетно пытался уснуть, перелет вымотал меня морально и физически. Слишком много мыслей, которые не дали мне ни минуты передышки.

Какого черта я, вообще, подорвался и решил лететь раньше?

Было ли решение спонтанным или я готовился к нему на протяжении месяцев, просчитывая нюансы?

Последнее точно нет. Я не тот, кто строит планы. И всё-таки мне кажется, что я шел к этому много лет, может быть, всю жизнь. Поднимаясь в небо, отрываясь от земли, теряя почву под ногами и приближаясь к Богу, в которого не верил… мы позволяем себе видеть шире, глубже, отрицая границы. Мне прививали веру с раннего детства, утренние молитвы, многочасовые службы два раза в неделю. Я ненавидел это. Все, что ограничивало меня. Ненавижу и сейчас. Для меня вера – это что-то за гранью примитивных мышлений стада людишек, которые всему ищут названия, смысл, жаждут обрести надежду на то, что там, за чертой еще один шанс исправить то дерьмо, что мы наворотили.

Но ничего нет.

Я знаю. Эта жизнь дана нам, как испытание. Может, как наказание. Это тюрьма, в которую заперли свободную душу. Я всегда чувствовал оковы, которые наложила на меня жизнь, и все, что я делаю – это противостояние, вызов судьбе, которой нет. Мои личные счеты с Богом.

Наверное, ему не нравится то, что он видит. Я понял, что мы можем бесконечно переставлять фигуры на доске, являющейся жизнью, но только я решаю, каким будет следующий ход. Условия игры меня не устраивают. Я не хочу больше чувствовать, как груз прежних ошибок тянет меня назад. Я не хочу больше сомневаться и пытаться заслужить одобрение.

Я очень старался жить так, как другие, принимая заложенную в генах модель поведения в обществе. Черт, я даже женился. Хорошее дело «браком» не назовут. Все слышали эту ироничную поговорку. Я же решил дать шанс нашему с Моник безумному пьяному поступку.

И я снова старался. Все вокруг говорили, что я должен нести ответственность. Мама, бесчисленные родственники, Маша, черт бы ее побрал.

Я старался и нес ответственность….

С Моник было непросто. Первые месяцы мы продержались на мощном сексуальном влечении. Я не обращал внимания на некоторые странности в ее поведении. Не замечал ее тяги к саморазрушению. Она была похожа на того меня, которым я был несколько лет назад. Первые три месяца мы были счастливы, беспечны. Я работал, возвращался домой, где меня ждала Моник в красивом белье, и готовая делать все, что пожелаю, до самого утра. Иногда мы ходили в клубы и на вечеринки, она часто напивалась, но вела себя так раскованно и вполне осмысленно, что я не видел в этом проблемы. Я больше не был тем идиотом, который бросил в специфическом заведении с определенной направленностью свою девушку в невменяемом состоянии, за что тогда мы оба поплатились. Кстати, после Италии мы с Карлой больше не виделись. Я слышал, что она часто меняет бойфрендов, употребляет наркотики и катится по наклонной. Не могу не чувствовать вины за то, как повернулась ее жизнь. Но сделанного не вернешь, не исправишь.

Мы с Моник жили весело и легко, пока она внезапно не пропала на три недели, отключив все телефоны, не оставив ни одной зацепки, ни слова объяснения. Я даже в полицию обратился, и именно тогда выяснилось, что женщины по имени Моник Лоран не существует. У меня в голове не укладывалось, как подобное возможно. Я позвонил в больницу, где мы познакомились, и выяснил, что ее документы не проверяли, так как она платила наличными и не пользовалась страховкой. Ее никто не навещал. Это был тупик.

Я пропадал на сьемках и никогда не задумывался, чем занимается в свободное время моя жена. Моник говорила, что она рисует. Я проверил ее мольберты, и действительно нашел несколько новых набросков залива, но за четыре месяца она могла нарисовать гораздо больше. Ее вещи, одежда, косметика, все осталось на своих местах. Словно она только что вышла в магазин или на утреннюю пробежку. И это пугало больше всего. Я каждый день проверял сводки, я звонил периодически во все больницы. Она словно под землю провалилась.

Спустя три недели я проснулся утром и обнаружил ее в кресле в дальнем углу комнаты. Она выглядела жутко. И была явно не в себе. Уже позже, в больнице, куда отвез Моник, по результатам ее анализов выяснилось, что в венах моей жены течет чистый алкоголь и героин. Я не знал, что делать. Как реагировать. Моник пришла в себе через неделю, проведенную под капельницами. Она сказала, что была в Вегасе с другими вольными художниками. Уехала, поддавшись порыву. Творческая личность и все такое. Я не уточнял подробности. Я просто оставил все, как есть. Моник умоляла простить ее, и обещала, что больше подобного не повторится. Я… поверил. Она осталась в клинике еще на неделю, и потом я забрал ее домой. Конечно, отношения изменились. Я требовал объяснить, почему она живет по фальшивым документам. Она упорно молчала. Мы ругались почти каждый день. Потом как-то смирился, пытался понять ее, быть внимательнее и нежнее….

Но через два месяца она снова пропала. И все по кругу. Я нашел ее в больнице с передозировкой. И тогда только Моник призналась, что была замужем, что ее муж и ребенок погибли в автомобильной аварии, что от горя у нее крыша поехала, и она опустилась на самое дно, в полицию загремела. Потом в реабилитационный центр. Хотела начать жизнь с чистого лица. А еще оказалось, что ей двадцать шесть лет, и она три года до свадьбы отучилась в Гарварде. Я был в шоке, но меня переполняло сочувствие. Конечно, я не мог ее бросить. И вот почти четыре месяца мы живем в хрупком согласии. Моник устроилась на работу. Стала говорить о детях, а я… я не хочу детей. Я не уверен, что, вообще, готов прожить с ней еще хотя бы год. Даже секс потерял первоначальную привлекательность. Иногда ей все еще удается всколыхнуть мой интерес, но внутри что-то сломалось безвозвратно после еще первого исчезновения. Я не мог ей доверять, и это сложно исправить.

Мои старания и ответственность, к которой все призывали, привели только к тому, что я понял, что живу не с той женщиной. И мне жутко и страшно, что моя жизнь пройдет вот так… в борьбе с ее тараканами.

Когда Моник неделю назад сказала мне, что ей срочно нужно ехать в Руан, оформлять наследство от дальней родственницы, я вздохнул с облегчением. Я уже знал, что вылечу раньше, мне нужен был повод и удобный момент.

Все сложилось.

Случайности иногда приводят нас к роковым моментам. Я должен проверить свои чувства, понять, чего я хочу, на что способен, чтобы получить желаемое.

Я не плохой человек, но тоже хочу быть счастливым.

И во время бессонного перелета я тщетно пытался разобраться в себе, что в принципе невозможно. Если бы люди так легко могли разложить по полочкам собственную душу. Не было бы столько ужасов в мире, который мы зовем своим домом.